«Как нужна мне сейчac свобода!»

В декабре 2013 г. игарскому музею были переданы рисунки ленинградского художника Д. В. Зеленкова из семейного архива, сохраненного в Петергофе его племянницей Е. Д. Якубович. В 2014 г. художнику, чья жизнь трагически оборвалась в пос. Ермаково в ГУЛАГе, исполнилось бы 105 лет. В 1949-1951 гг. Д. В. Зеленков работал художником в театре заключенных в Игарке и Ермаково.

Личность Дмитрия Владимировича Зеленкова мало известна и даже мистически загадочна, так как исследователям его биографии и творчества постоянно приходится сталкиваться с трудностями в поиске информации об этом человеке, которая к тому же оказывается противоречивой и загадочной.

Главное противоречие заключается в том, что имя художника, которому суждено было раскрыть свой талант на лучших сценах известных театров, ушло в забвение в условиях лагерной несвободы. Его жизнь трагически оборвалась в пос. Ермаково 3 июня 1951 года.

Происхождение Д. В. Зеленкова тесно связано с известным родом Лансере-Бенуа, его художественный талант, унаследованный от предков, рано проявился уже в детстве и никто не сомневался в том, что Дмитрия ждет большое будущее. Так и случилось. Уже в 1939 1940 гг. он работал в Мариинском театре декоратором, сотрудничал также с Александринским театром и за столь короткий срок успел приобрести славу «мага и волшебника».

О родственниках Дмитрия Владимировича впервые были собраны материалы исследовательницей из г. Нарвы И. Е. Иванченко. В своих книгах она показывает связь рода Зеленковых, Лансере, Бенуа, Случевских. Отец Д. Зеленкова, Владимир Александрович, родился в 1881 году. За его плечами — Императорская царскосельская мужская гимназия и Технологический институт им. Императора Николая II. Полученная специальность инженера-технолога-светотехника позволила В. А. Зеленкову работать в Петербургской конторе немецкой фирмы «Сименс Гальске», а позже открыть свое техническое бюро, где он успешно занимался изобретениями. Владимир Александрович является автором технических книг. Одну из них, о малярном деле, иллюстрировал его сын Дмитрий.

Женился Владимир Александрович на одной из дочерей знаменитого скульптора Е. А. Лансере Екатерине Евгеньевне, которая, в свою очередь, доводилась племянницей знаменитому художнику и искусствоведу, одному из основателей объединений «Мир искусства» А. Н. Бенуа.

Ирина Евгеньевна Иванченко сообщает многие интересные подробности в книге «Родов связующая нить». Семья Лансере-Бенуа была не только талантлива, но очень дружна между собой. В летнее время вся семья Лансере уезжала в собственное имение Нескучное в 30 км от Харькова. Сюда же приезжали молодые супруги Зеленковы. В летнее время в Нескучном собиралась не только семья Лансере и «лансерят», как любовно называли многочисленных внуков в семейном кругу, но и многие поэты, музыканты. Днем работали на этюдах, проводили время в саду, за чтением, игрой в крокет. По вечерам собирались за чаем на большой веранде дома, музицировали, читали стихи.

Екатерина Евгеньевна отдавала заботам о детях все свое время, а их в семье было четверо: старшая Нина родилась в 1908 году, затем появились еще трое сыновей: Дмитрий, 1909, Георгий, 1913 и Александр, 1917 года рождения. Как и все из ее семьи, она обладала художественным даром, сочиняла стихи и прекрасно шила. Ее муж, Владимир Александрович, тоже не был лишен поэтического таланта, в семейном архиве сохранилась тетрадь его стихов. Владимир Александрович был очень музыкален, прекрасно играл на виолончели и фортепиано. Екатерина Евгеньевна умерла в 1921 году в Петрограде в возрасте 39 лет от менингита.

Вторично Владимир Александрович женился на институтской подруге Екатерины Евгеньевны Марии Степановне Хорошевой, которая сумела не только расположить детей к себе, но и помочь им обрести себя в жизни. Умер в феврале 1942 года.

Вторым ребенком в семье Зеленковых был Дмитрий. К сожалению, долгое время был известен только его год рождения. Вот такая странность — известный род, есть даже музей Бенуа в Петергофе, где размещена родословная всех ветвей, в том числе, Зеленковы, большой круг дальних родственников, а дату рождения долгое время не знал никто. Ее нет в справке о реабилитации, в личном деле архива МВД внутренних дел. Только в этом году сделан запрос в отдел ЗАГСа и установлено, что Д. В. Зеленков родился 26 января по старому стилю, 8 февраля — по новому.

Екатерина Дмитриевна Якубович вспоминает, что Дмитрий был необыкновенно красив, артистичен, но в отличие от мамы и братьев меланхоличен. Он рисовал на любой бумаге, которую находил дома. Это были куски от чертежных бумаг или документов отца, в ход шли даже визитные карточки Владимира Александровича: «Помню, перед войной дома стояли тазики, в них отмачивали кальку. Клейкая масса отходила, потом бумагу сушили, и ее можно было использовать». Екатерина Дмитриевна рассказывает также: «Дмитрий не имел никакого специального образования, но в этом не было необходимости. Он получил в семье достаточно глубокие знания и развил в себе природный талант. И в то время не было такого стремления, как сейчас, непременно получать образование. Без него Дмитрий уже в молодости имел заказы на работы, и их выполнение оценивали высоко».

Ирина Евгеньевна Иванченко предприняла попытки найти эскизы оформления декораций, выполненных Д. В. Зеленковым, в Санкт-Петербурге. Увы, ни в театральном музее Петербурга, ни в музее Мариинского театра, ни в музее семьи Бенуа в Петродворце не удалось обнаружить его работ. Сохранился лишь у дочери Нины Владимировны, Екатерины Дмитриевны Якубович, архив рисунков Дмитрия, которые были выполнены им в предвоенные годы.

Единственный источник информации о том периоде Библиографический словарь «Художники народов СССР», выпущенный в 1983 г., в нем о Зеленкове есть следующие данные: «Художник театра, родился в 1909 г. в Петербурге, умер в 1952 г. в Ленинграде. В конце 20-30-х годов художник-исполнитель в театрах Ленинграда, работал под руководством А. Я. Головина и В. В. Дмитриева». Здесь перечисляются спектакли, которые оформил в различных театрах Зеленков, в их числе «Андалузская свадьба», «Банкир», «Девушка с запада», «Ева» и другие.

Родные запомнили Дмитрия уходящим на фронт. Как раз маленькая Катя произнесла фразу, которая более всего запомнилась о том периоде: «Ну, теперь мы победим!» Как вспоминает сама Екатерина Дмитриевна Якубович, Дмитрий был всегда красив, но в этой форме особенно, и это не могло не вызвать у нее восхищения. Для Дмитрия Зеленкова не стоял вопрос — идти или не идти на фронт, по-другому быть не должно, он идет защищать родину. Как сообщает справка из личного дела осужденного Зеленкова, выданная нашему музею еще в марте 1998 года МВД Республики Коми, «Зеленков Дмитрий Владимирович, 1909 года рождения, уроженец города Ленинграда, по специальности художник, призван в Красную армию в июне 1941 года Приморским райвоенкоматом гор. Ленинграда». Он уходил на фронт, имея за плечами опыт работы в ленинградских театрах и даже познав радость успеха и признания его таланта. Дмитрий Владимирович к тому времени был совершенно счастлив и в личной жизни, он встретил и полюбил талантливую балерину Ольгу Иордан, с которой жил в гражданском браке. Дмитрий Николаевич Лазарев в книге «Ольга Иордан в осажденном Ленинграде» пишет, что в блокадном Ленинграде в числе немногих артистов осталась солистка театра оперы и балета им. Кирова, заслуженная артистка РСФСР Ольга Генриховна Иордан: «Она замужем за братом моей жены, молодым театральным художником… Еды не хватает, условия жизни мучительны, у Олечки распухли и болят суставы.

Моя карьера кончена, — говорит она, — даже весной, если я поправлюсь и театры начнут работать, балетного коллектива не создать, нет мужчин, столько других трудностей, что их сейчас не преодолеть. Но самое ужасное затаено в сердце… Уже три месяца нет с фронта известий от мужа. Как сейчас, вспоминаю высокую, пластическую фигуру, длинные пальцы, застенчивую улыбку. Его дед — Александр Бенуа, его дядя — Евгений Лансере. От них он унаследовал высокую художественную культуру и своеобразную утонченную манеру рисунка». Связь Владимира Зеленкова и Ольги Иордан была наполнена какой-то особенной духовностью, родством очень похожих и понимающих друг друга людей. Но эти отношения оборвались в 1941 году раз и навсегда.

И. Е. Иванченко отмечает: «Никто из родных долгое время не знал, что Дмитрий Владимирович в самом начале войны был тяжело ранен и взят в плен. В плен он попал во время окружения полка под Ленинградом. Его отправили в концлагерь в Финляндию». Старшая сестра Нина после окончания войны встретилась с Дмитрием в Москве в пересылочной тюрьме. Какой-то добрый человек прислал ей весточку, что брат будет находиться на пересылке, и она сразу бросилась туда. Дмитрий был подавленным и все время повторял: «Какое счастье, что у тебя есть Катя!» Чудом выжившая в блокаде сестра в будущем станет главной родственной ниточкой, подающей хоть какую-то надежду. Сразу после возвращения в Ленинград с пересылки Нина встретилась с однополчанином Дмитрия, который и рассказал, что все они находились в концлагере в Финляндии, по окончании войны состоялся обмен военнопленными, русские возвращались домой до границы радостными с букетами цветов, а на родине их затолкали в теплушки и отправили по тюрьмам.

В той же справке МВД Республики Коми говорится: «Был судим военным трибуналом Московского военного округа 17 апреля 1945 года по статье 58-16 УК РСФСР на 10 лет лишения свободы с поражением в правах на 5 лет. Начало срока с 15 февраля 1945 года».

Далее письма приходили сестре только из Игарки: «Из концлагеря в Игарке Дима писал редко, было понятно, что он находится в подавленном состоянии». Но в Игарке Зеленков появился только в 1949 году. Что же происходило между 1945 и 1949 годами? Сотруднику нашего музея A. И. Тощеву удалось еще в 90-е годы найти бывшего заключенного, художника Лазаря Вениаминовича Шерешевского. Именно он, единственный свидетель «неизвестного» периода в жизни Зеленкова, рассказал о том, что познакомились они с Дмитрием Владимировичем в феврале 1948 года в Краснопресненской пересыльной тюрьме. Сюда «Зеленков был привезен из «шарашки», их было немного этих шарашек, закрытых лагерей подмосковных. Он работал где-то в районе Подольска в каком-то авиаконструкторском бюро, и как художник оформлял там всякие чертежи. Несмотря на приказ, из этой шарашки 58-ю даже не трогали, потому что там были ценные кадры, вроде ученых, атомщиков, авиаконструкторов. Но Зеленков нарушил лагерный режим, поскольку сам решил из этой шарашки бежать». В лагере были приличные бытовые условия, но чрезмерно строгий режим, просто совершенно противочеловеческий, ни с кем встречаться нельзя и т. д. Молодой, измученный несвободой, Дмитрий Зеленков решил, что ему будет лучше в обыкновенном общем лагере, он нарушил режим и вскоре «вылетел» из бюро. На пересылке ему предстояла отправка на дальний этап. Шерешевский вспоминает далее: «И вот здесь выяснилось, что он, присланный из этой шарашки как чертежник, на самом деле настоящий театральный художник! До войны Зеленков успел поработать театральным художником в Мариинском Ленинградском оперном театре. Его учителем был знаменитый театральный художник Дмитриев, Зеленков у него работал в Мариинском. В лагере вот судьба складывалась: как математика Солженицына отправили на шарашку цифры подсчитывать, так художника Зеленкова отправили чертежи красиво оформлять… Он с нами сблизился, попал в наш корпус. Нас там было человек 7 или 8 театральных людей: музыканты, певцы, Зиновий Бинкин — дирижер, пианист. Когда выяснилось, кто есть кто, мы ему говорим: «Дима, держись с нами! Мы все-таки ядро, и мы постараемся в новом лагере как-то доказать свое право работать близко к специальности». И мы держались вместе, когда приехали на Печорскую пересылку». В самой Печоре заключенных определили в местный лагерь, где жили артисты театра. На тот момент в театре несколько художников работало, в том числе Игорь Маслов. А когда дирекция театра приняла Зеленкова, он был сразу назначен главным художником.

 В 1949 году Северное управление железной дороги Салехард-Игарка перевели в Игарку, сюда же переехал начальник стройки, полковник В. А. Барабанов. Театр, по сути, его «детище», он распорядился тоже перевести из поселка Абезь в Игарку. И поскольку именно тогда и именно здесь сконцентрировались яркие таланты, остались наиболее полные их воспоминания о Зеленкове. Высоко оценивали его профессионализм режиссер Ю. А. Аскаров, актеры Л. Л. Оболенский, Л. И. Юхин, литератор Р. А. Штильмарк. Юсуф Алиджанович Аскаров писал о театре того времени: «Всего, если не ошибаюсь, 200 с лишним человек. Плюс 16 актеров вольнонаемных. Театр необыкновенный!!! Поразивший на всю жизнь! Главное, конечно, населявшие его люди. Обращались исключительно на «Вы»! В нас ценили профессионализм, безотказность, любовь к своему ремеслу. Приходилось работать по 12 часов: репетиции, концерты, спектакли, не оставалось времени на «самоедство», порой забывали о прошлом, о доме, о воле…» Роберт Александрович Штильмарк оставил не просто воспоминания о театре, но и сохранил папку с некоторыми документами, в которой был автопортрет Зеленкова. Он вспоминал: «Когда публика, потрясенная красотой декораций в пьесе «Раскинулось море широко», устроила талантливому художнику Д. В. Зеленкову десятиминутную овацию, выкрикивая его имя, известное стране, тупица из политотдела запретил ему выйти и поклониться со сцены».

Многие зрители оставили свои воспоминания о постановках в игарском театре. Машихина Юлия Александровна приехала в Игарку летом 1949 года с семьей сестры из Абези. Ее муж, Божков Михаил Васильевич, был вольнонаемным и работал администратором театра заключенных в Абези при 501-й стройке. Юлия Александровна вспоминает: «Артистов и других работников театра привозили в театр утром и увозили в зону после спектакля. В течение дня они жили в помещении театра, разбивались на кучки, группы, семьи и занимали свободные уголки и комнаты.

О спектаклях жители Игарки узнавали из афиш, наклеенных на деревянной доске, прибитой у входа в театр, или приклеенных на дверях некоторых магазинов и учреждений. Помню, однажды давали концерт для заключенных в зоне, я была там вместе с сестрой. Мне очень понравились все номера. Все оперетты, которые я помню, — «Раскинулось море широко», «Запорожец за Дунаем» — были здорово оформлены. Главный оформитель был, кажется, Зеленков, говорили, что после перевода заключенных в Ермаково он повесился, хотя ему оставалось до освобождения всего несколько месяцев. Мне запомнилась больше всего оперетта «Раскинулось море широко». Когда занавес открывался, перед зрителями было сверкающее и переливающееся волнами море, по нему плыла то ли лодка, то ли катер, на котором стоял красивый моряк и пел прекрасным голосом, который до сих пор звенит у меня в душе».

Игарка позволила хоть на какой-то миг почувствовать себя свободнее. Это было время признания таланта Зеленкова и даже гастролей. Чудом сохранились письма Дмитрия Зеленкова сестре Нине. Одно из них написано в июне 1950 г., брат пишет о прибытии в Игарку в 1949 году: «В конце июля мы открыли наш сезон в Игарском театре. Спектакли шли с большим успехом, мы же (я и мои помощники) не чувствовали под собой ног от усталости, восстанавливая и переделывая декорации к новой сцене. Я был принят очень тепло. Все мои спектакли заслужили одобрение у публики, а некоторые и восторженные отзывы в местной прессе».

Здесь, в Игарке, за работу в театре даже платили деньги. А поездка в Норильск на гастроли была просто подарком судьбы. В каюте 1-го класса Дмитрий Зеленков вместе с главным дирижером театра отправляется на север: «Полтора месяца гастролей с прекрасным питанием, очень уютным жильем, успехом у публики, стыдливыми взглядами некоторых дам, взволнованных, очевидно, видом моих черных вьющихся бакенбардов, — все это вместе взятое составляет приятный материал для воспоминаний». Возвращение в Игарку поначалу не предвещало неприятностей, хотя драматический театр уже был переведен в Ермаково, где был выстроен театр. Театр оперетты, оставшийся в Игарке, должен был ставить и драматические спектакли. Это было поручено главному художнику Зеленкову. Здесь же с ним «творил на сцене» ленинградский режиссер B. Иогельсон, осужденный на 20 лет: «Долго мы с ним ломали голову, какую пьесу поставить на нашей сцене. Профессиональных актеров у нас очень мало, средства мизерные, а поражать публику чем-то нужно. Остановились мы на пьесе «12 месяцев» С. Маршака». К Новому году состоялась премьера. Она далась нелегко, Зеленков жил постоянно в мастерской, то есть в лагере было разрешено не появляться. Много бессонных ночей и нервов было потрачено на постановку. Но все остались довольны. Иогельсон оценил работу Зеленкова «как лучшую в этом театре».

Роберт Штильмарк написал об этом воспоминания, мы начинали их читать еще в 1989 году, когда в журнале «Северные просторы» был опубликован рассказ «Крепостной театр» и рисунки художников, которые сохранил писатель. Сказка Маршака «Двенадцать месяцев», по словам Штильмарка, была переделана в корне: «…придали ей мрачноватый, чисто местный колорит. Завлит и режиссер включили в спектакль элементы северного фольклора, две песни, сочиненные поэтами-узниками, изменили концовку, придумали и обыграли «дорогу в никуда», ввели много злободневных реприз, включили новые мизансцены. Сам Маршак едва бы узнал свой текст и вряд ли запротестовал бы против такой актуализации умной пьесы!»

Дмитрий Зеленков создал вместе со своими коллегами «потрясающую сценическую феерию» благодаря использованию трофейного сценического реостата, обновлению кулисных и осветительных устройств. Штильмарк пишет: «На глазах у зрителей волшебно расцветали фантастические цветы, а в их чашечках вспыхивали разноцветные огоньки под волшебную музыку, написанную заключенным композитором и пианистом. Таяли на сцене льды над омутом и бежала ветровая рябь по озерному зеркалу, деревья зеленели, желтели и сбрасывали листву, снег устилал лесную опушку, и, пока маленькая падчерица, прекрасно сыгранная заключенной девушкой Леночкой, «кружила» по лесу в снежной метели, прежде чем начать свой монолог, театр бушевал от овaций художнику. Леночка была вынуждена делать долгую паузу перед монологом, а аплодисменты вновь вспыхивали в восторженном, потрясенном зале».

Зеленков мог спасти любую даже самую ненадежную ситуацию и сотворить на сцене из самых нехитрых материалов чудо! Но, как верно отмечает Роберт Александрович, «труд, вдохновение, Божий дар таланта, ежедневно приносимые заключенными работниками театра в жертву искусству, творчеству, — превосходили их физические и нравственные силы».

В упомянутом уже письме сестре Дмитрий Владимирович пишет: «Если увидишь О. Г. И., то передай ей мой привет и проси написать хоть несколько строк. Я не пишу ей по причинам тебе ясным. Мне же можно написать, не указывая отправителя». Имя Иордан Зеленков никогда не пишет в заключении полностью, этого нельзя делать, он это понимает. За время заключения он так и не получил весточки от своей гражданской жены. Её судьба была непростой. Во время блокады Ленинграда возглавляла балетную труппу блокадного Городского театра, поставила в Малом театре, «Итальянское каприччио» (1945 г.), где исполнила партию Мадлены. С 1950 г. — педагог ЛХУ, а в 1963 1969 гг. — педагог МХУ и репетитор Большого театра. В статьях о балерине упоминается ее первый муж Зеленков Д. В. и в некоторых ошибочно говорится, что он погиб уже в начале войны.

Встреча в декабре 2013 г. с Е. Д. Якубович, племянницей Зеленкова, помогла мне уточнить некоторые детали. Екатерина Дмитриевна ответила на вопрос о том, почему Иордан потеряла связь с Дмитрием Владимировичем: «Об Ольге Генриховне Иордан я знаю немного. Во время войны моя семья старалась поддерживать связь с нею, насколько это было возможно. Однажды меня отправили к ней, чтобы забрать котенка. Она его предложила нам. Я бежала по пустым улицам Ленинграда, как меня отпустили одну, непонятно. Но я добралась сама. Ольга Генриховна, впустив меня в квартиру, приложила к губам палец и сказала: «О дяде Диме ничего не говори». В квартире был ее муж — тенор Кировского театра оперы и балета Иван Алексеевич Нечаев. Она вышла за него замуж. Я думаю, что Ольга Генриховна знала о том, что Дмитрий жив. Мне кажется, мама ей сказала об этом».

В заключении Зеленков часто вспоминал Ольгу Иордан. Об этом знал A. А. Сновский, который дружил с Виктором Осечкиным, ее двоюродным братом, ему было известно и то, что Дмитрий никогда не раскрывал ее полное имя. Одна из ссыльных Зоя Дмитриевна Марченко, проживавшая в Игарке и Ермаково, хорошо помнит не только внешний вид художника знаменитого происхождения — «красивый молодой человек в необыкновенных брюках — они были из холстины и раскрашены какими-то яркими пятнами, видимо, это были забавы молодой натуры, как у Маяковского — желтая кофта». Зоя Дмитриевна рассказала нам также и о том, что «как-то раз Дима спросил меня: Вы думаете, сколько лет может женщина помнить любимого человека?» Видимо, это был вопрос, постоянно его мучивший». Несвобода в лагере постоянно разрушала планы и надежды.

Новый 1951 год принес после глотка свободы и упоения творчеством резкие перемены. В начале февраля в Ермаково театр был расформирован, актеры отправлены на общие работы. Через два дня то же случилось в Игарке: «Вчерашние солисты, корифеи, примы, герои-любовники и простаки оказались «работягами» бригады «№ такой-то». Все мы повесили носы. Для меня стало ясно, что это только начало наших бед».

Вскоре Зеленкова вызвали в Ермаково. Здесь он работает в клубе постройкома, руководит самодеятельностью вместе с Вандой Антоновной Савнор, которая бросила актерскую карьеру в Москве и приехала к сосланному мужу в Ермаково. Дмитрий Владимирович не освобожден от общих работ. Лапицкий Савелий Яковлевич, ленинградский художник, отбывавший срок в Ермаково, также поделился воспоминаниями с нашим музеем. Он рассказал, например, о том, что застал Зеленкова на общих работах в центральных ремонтных мастерских: «Он из рукава в рукав передал мне кисти. Зеленков спас мне жизнь, я навечно запомнил его какую-то аристократическую худобу, тонкие длинные пальцы».

Ванда Антоновна Савнор много раз рассказывала нам одну и ту же историю о Зеленкове. Она боготворила его, поэтому всякий раз вновь и вновь вспоминала его, сожалея, что не смогла спасти его жизнь. В Игарке у него уже была попытка повеситься. Актеры вовремя пришли на помощь, хотя долгое время художнику пришлось ходить в фельдшерский пункт, где работал тогда Сновский Александр Альбертович, автор 3-го выпуска сборника Игарского музея «Стройка 503»: «Он ходил на процедуры, сипел буквально, травмировал голосовые связки. Потом он наладился. …Дима был утонченно хорош. Высокий (правда, сутулый), худой, астеничный, красивый, вежливый, задумчивый… Это был Христос, одухотворенный человек с лицом Христа. Он был совершенно неприспособлен к лагерю, это был не лагерный человек. Он был с другой планеты, хотя и фронтовик».

В Ермаковском клубе рабочая комната В. А. Савнор была на балконе за кулисами. Там был телефон, которым она могла пользоваться. Однажды позвонили и пригласили к телефону Дмитрия Зеленкова. Едва закончив разговор, Дмитрий убежал. «Через некоторое время, вспоминает Ванда Антоновна, — врывается с ножом в руке П. Пустовойт и выдыхает: «Зеленков повесился в туалете за клубом!» Спрыгнув со второго этажа и крикнув актерам о случившемся, он бросился спасать Диму. А я — бегом в медпункт за врачом. Дима лежал на деревянном настиле около клуба, а актеры делали ему искусственное дыхание. Но никто ему уже ничем помочь не мог». О любовном увлечении Д. Зеленкова знали многие, не стоит гадать, кто была его избранница, это не имеет никакого смысла. Художник сам признается своей сестре в том, что он полюбил: «Не буду описывать тебе всех подробностей этой несчастной страсти, скажу только, что я совсем запутался в вопросах чести, морали, здравого смысла. Мое и ее социальные и семейные положения настолько различны и несовместимы, что приводят меня в совершенное отчаяние.

…Боже! Как нужна мне сейчас свобода! Я бы смог захватить кусочек своего счастья».

Но трагизм положения Д. Зеленкова наивно объяснять только неразделенной и безответной любовной историей. Петля «несвободы», в которую художник попал уже в плену, затянулась еще туже в застенках ГУЛАГа. Здесь он с каждым годом заключения терял надежду на то, что сможет реализовать свой талант. До освобождения оставалось менее года, но он прекрасно понимал, что после лагеря ему будет закрыта дорога в большие театры, устройство возможно только в провинции. В мае 1951 г. он пишет младшему брату Шуре: «У меня наступает то время, когда пора начинать думать о жизни в более широкой зоне. Я говорю о приближающемся конце срока. Надеюсь, в мае, июне будущего года выходить. Куда податься и чем заняться, совершенно не знаю. Напиши мне, пожалуйста, как смотрят в ваших краях на 39 ст. в паспорте? Какие у вас возможности смысле заработков и жилищ? Особые волнения доставляет мне моя профессия. Театры, в которых можно работать с пользой для себя, находятся только в больших городах, а они вряд ли впустят меня в свои ворота».

Уход из жизни для Зеленкова был, как верно заметил А. А. Сновский, побегом, из которого нет возврата: «Перед этим побегом бессильны самые лютые оперативники с самыми злобными, натренированными овчарками. А называется этот побег самоубийством».

В справке, пришедшей в адрес Игарского музея в 1998 году из г. Воркуты, говорится: «Начало срока с 15 февраля 1945 г., умер 3 июня 1951 г., похоронен на кладбище пос. Ермаково, номер могилы Г-20». Официальных похорон не было, даже вольнонаемные не слышали о том, что можно присутствовать на похоронах Зеленкова. Места расположения кладбища, где похоронен Зеленков, никто не знает.

Реабилитирован Дмитрий Владимирович 14.10.1993 г.

М. Мишечкина.

Опубликовано в газете «Игарские новости» № 15 от 22 февраля 2014 г.